«-… Мам, а ты послевоенный Ташкент хорошо помнишь?
– Спрашиваешь!…
– … а как одевались, что было в моде, прически, танцы-шманцы?…
– А как же, помню, конечно! В те годы вся жизнь в Ташкенте проходила
на улице. Особенно по вечерам, особенно в теплое время года…
Неторопливо так прогуливались по центральной, Карла Маркса, пары и
компании; мужчины выходили в льняных белых брюках-клеш, дамы – под
китайскими зонтиками… Как раз снесли Воскресенский базар – его еще
называли в народе «Пьян-базар», – действительно средоточие всякой
пьяни, и начали строить театр оперы и балета имени Навои – ты его
хорошо помнишь? Имперского величия здание! Архитектор – Щусев, тот
самый, автор Мавзолея… Строили его пленные немцы и японцы, причем
пленные немцы ходили без конвоя, а пленные японцы – под конвоем.
Кстати, один из прорабов, наш сосед, посмеиваясь, говорил, что японцы
возмущаются качеством строительства и материалов, чуть ли не с ужасом
говорят: «Это здание не простоит и двухсот лет!»
– Слушай, а что носили в то время?
– Девушки – легкие платья из крепдешина, креп-жоржета, набивного шелка
и ситца… А, да, еще были в моде шелковые юбки фасона «солнце», с
подтяжками, и платья фасона «кимоно», под горло, с открытыми руками,
ну, и надставные плечи, так, чтобы к ушам задирались…
– А душились чем?
– Смотря – кто… Я, по бедности, – духами «Ландыш». «Огни Москвы» были
очень популярны, но подороже, шли в синем таком флаконе. Позже
появились «Красная Москва», «Красный мак», «Пиковая дама»…
– А косметика? Прически?
– Тогда не было принято… девушки не красились… Замужние, те могли
пройтись по носу пудрой «Лебедь белая», ну, губы тронуть помадой… А
прически… Многие зачесывали волосы наверх, да еще запихивали их в
какую-то сеточку, это очень старило…
Да, так – улица Карла Маркса… На ней всех знакомых можно было
встретить; останавливались, обсуждали новости, сидели на скамейках
вдоль бульвара – крепкие такие скамейки с приземистыми чугунными
ножками, с выгнутыми спинками… Тут же зарождались и рушились романы,
вспыхивали семейные сцены, в Сквере собирался кружок болельщиков
футбола, оттуда неслось оживленное обсуждение очередного матча:
спортивные термины вперемешку с матом.
– А танцы-шманцы?
– Ну, в ОДО, в Окружном Доме Офицеров, трижды в неделю работала
танцплощадка – в среду, в субботу и воскресенье, с 9 утра до позднего
вечера… Плати рубль и танцуй себе, сколько влезет – танго, фокстроты,
вальсы… Ты что, не помнишь парк при ОДО? Он огромным был, очень
зеленым, с экзотическими растениями, розарием, клумбами…
– Там ведь и летний кинотеатр был, и эстрадные артисты с концертами выступали?…
– …а по вечерам у входа в парк играл духовой оркестр ОДО. Обстановка
была страшно романтичная: звездное, прекрасное ташкентское небо, все
напоено влюбленностью… Замечательная музыка издалека кружила, –
например, вальс «На сопках Манчжурии»… Так молодёжь зазывалась в парк:
офицеры, солдаты, студенты… Понимаешь, время еще было довольно
тяжелым, те, кто вернулся с фронта, – наше поколение, – учились,
работали, все еще недоедали и недосыпали… но как-то все же по-своему
были счастливы. Многие были уверены, что мы живем в самой прекрасной
стране, которая победила мировое зло фашизма, ну и так далее…
– А вы что, все идейные были?
– Как тебе сказать… Те, кто умел думать, обобщать… да просто – видеть,
понимаешь, просто видеть – это ведь тоже надо уметь… Например, судьба
Нины Закржевской, моей сокурсницы: ее отца – он был начальником
Среднеазиатской железной дороги – арестовали в тридцать седьмом и
сразу расстреляли. А мать взяли через месяц. Остались девочки – Нина,
ей было двенадцать, и старшая Наташа, четырнадцати лет. От них
шарахнулись все родственники, за свои шкуры испугались. Квартиру
отобрали, девочки оказались на улице… Взяла их к себе узбечка,
молочница. И сестры прожили у нее на балхане год, пока Наташа не пошла
работать. Она и Нину вытащила, заставила поступать в университет… А
мать их нашла, еще когда сидела. Выжила – знаешь за счет чего? Она
закончила Бестужевские курсы, а бестужевки учили стенографию. Так что
в лагере она оказалась единственной стенографисткой. Этим подонкам,
лагерному начальству, надо было стенографировать все их сходки. Так
вот, она выжила благодаря стенографии… Смешной в этой истории эпизод:
старшая ее дочь, Наташа, вышла замуж за хорошего парня. Ну и зять
написал незнакомой своей, заочной лагерной теще письмо – как, мол,
любит ее дочь и все силы приложит… и так далее. В ответ мать присылает
настоящий разнос: «Наташа! Обращаю твое внимание на то, что в письме
твоего мужа допущены две синтаксические ошибки! Это недопустимо!
Поработай с ним!»… А освободилась она, когда мы учились на четвертом
курсе… И это тоже, скажу тебе, история… Она просто написала дочерям,
что, мол, скоро приеду… но не назвала точной даты. Когда поезд
подъезжал к Ташкенту, продала на какой-то станции пальто и на эти
деньги – прямо на вокзальной площади – зашла в парикмахерскую, сделала
завивку, маникюр… И только тогда поехала к дочерям. А?!
– Вот это женщина!
– … а на другой день мы, сокурсницы Нины, купили огромный букет
бульдонежей, помнишь, белые такие шары-цветы, весной продавались в
ведрах на каждом углу… и пошли к ней с цветами…
– …ну, это, знаешь, тоже поступок нехилый…
– Да нет, в Ташкенте как-то было… легче жить… Мы меньше боялись…
Может, солнца было много, а в нем ведь, как теперь выясняется –
серотонин содержится, да? – ну, тот гормон, что лечит страх, облегчает
сердце… Так вот, это солнце, эти платаны в парке ОДО… листья величиной
с тарелку… музыка танго…
– Мам, а под что еще вы танцевали?
– Под «Брызги шампанского», «Утомленное солнце», «Дождь идет»… Под
«Рио-Риту»… Еще пели: «Если любишь – приди, если хочешь – найди, этот
день не пройдет без следа, если нету любви, ты меня не зови, все равно
не найдешь никогда»… А заканчивался вечер танцев таким фокстротом, он
назывался «Вышибальный – по блату». Никто не знал его настоящих слов.
Кто-то из пошляков сочинил что-то эдакое: «По блату, по блату, сестра
пульнула брату, а мама – адвокату, и все пошло по блату. А папа
сердится и все ворчит, а мама лыбится и все молчит»… Такую вот
белиберду напевали себе под нос в заключение вечера…
– А я помню, у соседей была радиола и футляр веером, там лежали пластинки…
– …ну, ты-то все время пела! Уже в три года ты исполняла «Бэса мэ
мучо» очень музыкально…
– А еще, помню, однажды вы взяли меня на последний сеанс в летний
кинотеатр при ОДО, на фильм… – не помню названия… – там играла страшно
популярная Симона Синьоре!…
– «Путь в высшее общество» назывался… Да, были сумасшедшие очереди, с
милицией… А ты что, правда все это помнишь?
– …еще помню фильм с концертом Ива Монтана; я сидела между вами на
длинной скамейке, болтала ногами и, задрав голову в открытое небо с
обалденными звездами, слушала, как он поет эту, твою любимую –
«Опавшие листья»…
– О-о, да-а-а… «Листья летя-ат, сад облета-ая, низко к земле-е
прислонился ду-уб…
– «…слова любви не замира-ают, они готовы сорвать-ся с губ»…
Дина Рубина,
На солнечной стороне улицы